- Тебе необходимо.
Я вздрогнул и поднял голову от учебника базового программирования, который я писал по просьбе Капитолия для школ - как своего дистрикта, так и взращенных едва ли не генетически гениев-программистов из рядов миротворцев. Я знал, что в узких научных кругах Капитолия ходят разговоры о возможности генетического контроля за населением - удалять наследственные и потенциальные тяжёлые заболевания было дешевле, чем периодически разоряться на вакцину и блокираторы. По Двенадцатому только за прошедший год прокатилось две эпидемии - кори и респираторных заболеваний, чаще всего воспаления лёгких. Так же там рос процент детей и взрослых, болевших астмой, что для дистрикта, занимавшегося угледобычей, сюрпризом не было, но проблемой? Безусловно. Если люди не смогут спускаться в шахты, то Капитолий получит меньше угля, поэтому болезням, особенно передающихся по наследству, в центре уделяли значительное внимание.
Медицинская, и тем более генная инженерия была не совсем моей специальностью, но это была захватывающая ветвь науки - многообещающая и полезная людям. К тому же, люди мало отличаются в строении генов от машин, как только ты понимаешь, что к чему и какое сплетение ДНК отвечает за мышечную или оперативную память, за толщину рук или высоту голоса. Все это было идеалом той науки, к которой я всегда стремился: сложной, невероятно захватывающей, и которая потенциально может принести так много хорошего.
Но сейчас Вайресс говорила не об этом. Она знала меня, как никто другой, а с тех пор, как умер отец, это выражение приобрело мрачную буквальность. Я положил планшет, так и не прочитав пары строк присланных по моей просьбе данных, необходимых для систематизации в учебник.
- Я знаю. Но это сложно, Вай, - я снял очки и устало потёр глаза и переносицу. Линзы становились год от года только толще, поскольку моя дальнозоркость только ухудшалась. Под лазер для коррекции я ложиться не собирался: я слишком хорошо знал, что при замене хрусталика могут использовать особый видеографический элемент. Проще говоря, вставить мини-камеры с заданными координатами передачи данных. Я сам видел такие чипы, и поэтому хотел сохранить хотя бы часть своей личной свободы.
Вайресс нервно дернулась, беря мою руку и до боли сжимая её. Я привычно сдержал гримасу и ласково положил вторую ладонь поверх побелевших костяшек пальцев девушки. Ей чуть больше двадцати, но она выглядит едва ли не моей ровесницей: нервная седина в аккуратно уложенных волосах, периодический тик, мечущийся в глубине выцветших голубых глаз ужас делали Вайресс невыносимо старше любого человека. Все в присутствии моей фактически приемной дочери чувствовали себя неуютно, неприятно - все, кроме меня. Для меня она всегда будет той испуганной, но несломленный сиротой с огнём в глазах, которая успокаивала меня перед своими Играми. Она успокаивала меня, а не я её. Тогда я впервые осознал с пугающей ясностью, что если не вернётся и она, то жить мне станет незачем.
Но моя спасительница сейчас с участием и затаенной болью смотрела на меня, прекрасно ощущая, как сильно я стараюсь думать о всём, кроме того, что грызло меня вот уже три недели. Она знала, что я прекрасно понимаю её, но не знала, как меня поддержать, как сподвигнуть.
- У Синди...
- Есть брат, Лекс. Да, я знаю, - за этими короткими, сухими словами скрывались несколько крайне болезненных воспоминаний о разговоре с девочкой-трибутом, и собственное небольшое расследование. Найти парня оказалось нетрудно, но заговорить? Я просто не мог. Это не должно было быть легко - слова сочувствия, пусть замыленные, каждый раз звучат по-новому, не важно, скольким людям ты их говорил. На меня уже кидались с кулаками обезумевшие от горя родители и родственники трибутов, я сам поглотил больше их слез, чем должен был, и после каждого такого траурного похода, после каждых Игр, я запирался у себя и сидел в темноте, борясь с поднимающимся из живота горячим, склизким комком. Мне было физически плохо от всего того, что я вынужден был испытывать каждый год по милости Капитолия. Я был живым доказательством того, что чувства всегда сильнее любого, даже самого логичного мышления и самосознания.
Некоторые победители абстрагировались, но не я. Не тогда, когда у меня появилась Вайресс и чувство долга, обязанность защищать.
- Я схожу и поговорю с ним завтра, - устало пообещал я, глядя в вымученные глаза Вайресс. После Игр мы оба ощущали себя так, будто вместе с трибутами на арене погибли и мы. Это чувство никогда никуда не уходит, к нему невозможно привыкнуть.
Девушка склонила голову, смотря на меня, будто не понимая, что я говорю. Но я знаю, что победительница просто настраивается на меня и мои ощущения. Она была интуитивным гением - и превосходным эмпатом.
- Может, тебе сделать чаю? - предложил я, вздрогнув, когда ветер с воем бросил в окно горсть колючих капель. Вайресс кивнула, зябко ёжась и выдергивая свои руки, чтобы взять свой кубик Рубика, собранный ею же из клавиш старого компьютера, а я встал, выходя в кухню из гостиной. Поставив чайник на огонь и приготовив чашки, я добавил в заварку пару сухих смородиновых листьев и сразу насыпал в чашки сахар.
Несмотря на то, что у Вайресс был свой маленький домик рядом с моим, жили мы вместе: так нам обоим было легче справляться с кошмарами, да и она нуждалась в постоянном наблюдении. Поэтому когда в дверь постучали, я удивлённо вскинулся, слыша, как перестал щёлкать в соседней комнате кубик Рубика. Вайресс тоже услышала - значит, это не было ветром, и мне не послышалось. Но кто мог придти? Меня можно было вызвать по телефону, не было нужды лично посылать за мной или Вайресс.
Я вышел из кухни и открыл дверь, чувствуя спиной, как из гостиной с любопытством выглядывает победительница, и пару секунд молча смотрел на продрогшего молодого человека на своём пороге. Затем узнал его и отвёл глаза в сторону. Я не готов был встретить его прямо сейчас.
- Здравствуй, Лекс, - я тихо поприветствовал юношу и посторонился, позволяя ему войти и закрывая за ним дверь. Вайресс кивнула и нервно улыбнулась неожиданному посетителю и с пониманием обратилась ко мне:
- Наверху.
Я кивнул и она исчезла: я слышал сквозь треск огня в камине, как она поднимается наверх, в комнату, что-то бормоча себе под нос.
- Проходи, пожалуйста, - невыносимо неловко - эти два слова никак не описывали мое состояние. Я совсем не знал этого парня - и все же, между нами висело грозовое, траурное облако причатности к памяти одной девчушки.
Я провёл его в гостиную, к дивану, и, извинившись, отошёл на кухню, налив чай себе и ему, оставив пока кружку Вайресс пустой. Поставив горячую кружку перед ним на стол, я остался стоять напротив. Я не чувствовал себя вправе сидеть: я не контролировал ситуацию и ощущал вину перед пришибленным горем парнем передо мной.
- Мне очень жаль, что я не смог спасти твою сестру, - привкус горечи. - Я знаю, что не смогу облегчить твоё горе извинениями, но если это поможет хоть каплю - она сделала все, что могла, и умерла быстро. Она даже не успела ничего почувствовать.
Ложь на моем лице не отражается. После того, как голову снесли с плеч, она продолжает жить и чувствовать ещё десять-пятнадцать секунд. Но это правда был не самый плохой способ умереть: моих ноздрей коснулся фантомный запах паленого мяса и я снова услышал стук зубов и хрипы тех шести трибутов, что так хотели моей крови. Я с усилием отогнал эти воспоминания, но между бровей все равно пролегла мрачная складка.