Когда Сноу объявил условия третьей Квартальной бойни, я знала, что снова окажусь на Арене. А еще я знала, что на этот раз мне точно не выбраться оттуда живой. Да, мне было страшно, и мне ни капли не стыдно за этот страх. Я не хотела снова и снова переживать те ужасы, которые мне довелось пережить, зная, что конец будет неизбежен при любом раскладе. На Квартальной бойне должны были собраться победители прошлых лет, некоторые из них профи - те, кто готовится к Играм чуть ли не с самого рождения. Да, и на 74-х были такие же, но в этот раз все иначе. Те, кто будет на 75-х Играх, уже когда-то стали победителями. Им обещали, что они больше никогда не ступят на Арену, что теперь их жизнь вне опасности, и в этот раз борьба будет более ожесточенной - так это представлялось мне. Каждый будет озлоблен на Сноу, и каждый будет искать пути к тому, чтобы спасти свою жизнь и в этот раз.
А еще они все озлоблены на меня. Какую-то девчонку из Двенадцатого, что вздумала диктовать Капитолию свои условия, в то время как у других этого не вышло, или они просто думали, что это невозможно. Я стану первой мишенью, а Пит второй. Тут и гадать нечего.
Пит. После объявления условий, я пришла из-за него к Хеймитчу, просила того, чтобы он пошел вместо Пита на Игры. Но мы оба знали, что он вызовется добровольцем, если назовут имя нашего ментора. Так и вышло. Я стояла перед Домом правосудия, смотрела в толпу, взглядом искала Прим и маму, Гейла. Мысленно я простилась с ними, когда еще были объявлены условия, когда я осознала всю горечь собственного положения (уверена, что условия не были написаны заранее, как то нам рассказывали, это все Сноу). Но ни секунды не переставала думать о том, что Пит должен выжить. Он ведь ни в чем не виноват, это я затеяла всю эту игру.
Помню, в какой-то момент, кажется, Пит и сам поверил во все это вранье на 74-х, что я люблю его. Это одна из причин, по которой я даже в глаза ему смотреть не могла, да и он не горел желанием со мной тогда говорить, вообще видеть, знать (когда мы вернулись). Но сейчас все по-другому. Сейчас мы снова "юные влюбленные из Дистрикта 12". Да только в очередную сказку никто не поверит. В этот раз все должно быть по-настоящему - я ведь должна была доказать Сноу, что люблю Пита. Трагичная история наконец-то сыщет свой конец, что уж там.

То, что в этот раз все иначе, нам дают понять сразу после того, как Пит вызвался добровольцем. Я перевожу на него взгляд, полный осуждения - казалось, что я даже ненавидела его за этот выбор. Так хотелось попросить его остановиться, прекратить все это представление "влюбленных", остаться в Двенадцатом, со своей семьей. У него был шанс оставить для себя ужасы Арены в прошлом, но Пит решил иначе.
А жители Двенадцатого, словно бы поддерживая нашу легенду, поднимают руки, сложенные в знак трех пальцев. Так у нас, в Двенадцатом, прощаются с теми, кого любят, показывают восхищение и уважение. Я делаю то же самое, скорее машинально, чем намеренно. Не проходит и минуты, как на площади появляются миротворцы. Нас уводят, меня, Пита, Эффи и Хеймитча, грубо заталкивают в машины и везут к поезду. Я все кричала, пытаясь обернуться к толпе, выкрикивала имя Прим, просила, чтобы мне дали с ней попрощаться. Но не было и этого. Говорили, Сноу боится того, что происходит в дистриктах, он воспринимал этот символ трех пальцев как некий знак к действию. Я видела во время Тура победителей, что будет с теми, кто решит пойти против порядка. Их ждет только смерть. Но люди не боялись смерти, во всяком случае, не больше той системы, что нависла над Панемом.

Едва мы ступили на порог поезда, едва мы прошли по вагону, я, повинуясь тому же внезапному порыву, что и на 74-х, наверное, как-то внезапно даже для самой себя, схватила Пита за грудки и прижала того к стене, уронив рядом стоящую вазу.
- Какого черта ты творишь? - Хеймитч пытается меня оттащить, но я вырываюсь. - Ты не должен был этого делать, не должен был вызываться добровольцем, - сама не понимаю, почему он не должен был этого делать, как и не понимаю, почему Хеймитч должен был умереть за него. Но ничего не могу поделать с этой злостью. Может, то была злость на саму себя, ведь я так и не отделалась от чувства вины за все случившееся. А Пит, как и прежде, считал мою жизнь дороже своей, чем еще больше подливал масла в огонь.