Что знает о боли маленький мальчик, беспомощно барахтающийся в водной пучине?
Он забыл о молитвах, правилах и обещании никогда не сдаваться. Его зовут Финник Одейр, и это его пятое лето в жизни. Мальчик мог бы быть бравым моряком, как и его дядя, либо увлеченным рыболовом, ведь маленький Финник так любит ходить с отцом на мелководье и наблюдать за бьющимися в сетях рыбешками. Но у Финника нет выбора, он — профи и является будущим оружием Капитолия. Ему приказали — плыви, и он борется изо всех сил, чтобы никого не разочаровать и не дать повода в себе сомневаться. Ребенок впервые столкнулся с сокрушительной мощью воды, и жаждет приручить удушающую, безжалостную стихию, будто сейчас для него не существует ничего важнее. Он не пробовал хмельное вино и не знает вкуса вины, но уже желает доказать жестокому миру, что чего-то стоит. Но самое главное — Финник еще ничего не знает о боли.

Что знает о боли отчаянный юноша, зверски вонзающий острый трезубец в живую плоть?
Он проливает кровь, так играючи и жадно, ведь если не возьмет на себя тяжкую ношу убийства, умрет сам. Четырнадцатая осень не принесла юноше ничего, кроме пожухлых воспоминаний и рубежа, который навсегда будет разделять его жизнь на "до" и "после". Первое правило профи — на арене нет добрых приятелей и закадычных друзей, а главная задача — артистично и умело убивать соперников до победного грохота пушек. Спонсоры любят Финника и щедро осыпают подарками, так как видят, что это не просто молодой златовласый парень, приковывающий внимание телезрителей к экранам, а первоклассная смертоносная машина. На щеках юноши смешались кровь, чужая и своя, грязь и одна предательски проскользнувшая слеза сожаления. Знакомый шум перекрывает последний стон умирающего соперника. Финник Одейр — новый победитель Голодных Игр. Юноша обескуражен и не знает, что будет дальше. Он лишь уверен, что боль любит, чтобы ее чувствовали.

Что знает о боли мужчина, тело которого раздирают в клочья ящерицы-переростки?
Вспомнить молитвы, правила и обещание никогда не сдаваться. Зажать веки до искрящихся вспышек. Стиснуть зубы до резких пульсаций. Подумать о той единственной и родной, ради которой риск быть до смерти растерзанным — очередное доказательство необъятной любви. Но примет ли она такое признание? Двадцать четвертая зима пришлась холоднее и губительнее остальных. Не оставить в сердце места для отчаяния. Отключить пять основных чувств и вслед за ними разум, чтобы облегчить самому себе последние секунды. Все же в мыслях вертится одно и то же: Я обещаю вернуться, Энни, я обещаю вернуться. Мужчина больше никогда не зажмет хрупкую супругу в своих сильных и мужественных руках, не улыбнется так ослепительно, как умел улыбаться только он, не разделит победу вместе с Китнисс Эвердин. Через секунду когти и клыки переростков достигнут грудной клетки, и именно эти объятья будут в его жизни последними. Его зовут Финник Одейр, и он знает о боли всё.

__ __ __
Наши дни наполнены стонами раненых, пеплом сожженных городов и редкими минутами затишья, когда я в полной мере могу наслаждаться золотом твоих волос. Меня одолевает катастрофическая нехватка времени, и я не имею права посвятить отведенные мне мгновения на то, что мне действительно хочется. Эпоха кровопролитной войны вчера заходила на чай и обещала скоро сгинуть к чертям, взамен попросив меня об услуге поддаться далекому зову справедливости и верить, что ее все еще не поздно восстановить, присоединившись к отряду Огненной Китнисс. У меня есть на то основания и весомый мотив, который можно уложить в четыре буквы, ставшие символом бесчинствующего хаоса и последующего за ним возмездия: Сноу. Такие змеи, как он, рано или поздно захлебываются собственным ядом, и нам, повстанцам, остается ускорить естественный процесс.
Меня не стало одной из таких ночей, которые принято назвать неуютными. Тебе неустанно говорили, что я — герой Панема, перевернувший историю. Не могу назвать себя таковым, ведь давно утерял невинность глаз и незапятнанность рук, как и все остальные. Справедливость так двояка, и люди оценивают исключительно одну сторону ее медали. Тот, кто уничтожает всех и вся ради свободы и мира — герой, а тот, кто убивает во имя установления нового режима власти, обещающего жесткие рамки — злодей. Действия одинаковы, разнится лишь их подача. Никто из нас не герой, ни белые, ни черные, едина лишь шахматная доска, которая слишком мала для двух противоположных мнений. Именно так рождается то, что превратило меня в зверя, хладнокровного убийцу, защищающего свою большую семью и тебя в первую очередь. Именно так рождается война, и нет места на ней героям. Только выжившим.
Я бы мог подсчитать точное количество проклятых секунд, прошедших с момента нашей последней встречи. Но им суждено увеличиваться, бежать наперегонки с отцветающей памятью, стирать все, что от меня осталось. Обещание вернуться никогда не станет правдой, и это, пожалуй, единственная ложь, которую я осмелился вымолвить, глядя в родные глаза. Ложь отныне будет висеть мертвым балластом на моих плечах, пока ты не уйдешь в вечный покой на закате долгой и насыщенной жизни. Жизни без меня. С нами сыграли злую шутку, но я слишком хитер, чтобы не обмануть смерть.
Никто не знает, что ты ощущаешь на самом деле. Ты порой и сама путаешься в мыслях, датах и именах, говоришь со мной шепотом — так, чтобы слышали только Небеса и я, потерянный за четко выведенной линией горизонта. Ты называешь пустоту моим именем и уже не злишься, что она отвечает тебе промозглым молчанием, ведь спиной ощущаешь мое бестелесное присутствие. Я один уверен, что ты не потеряла рассудок, а слишком тонко чувствуешь мир. Так было всегда.
Ночь нежна, как и прикосновения длинных и тонких пальцев-ветвей плакучих ив. Помню, как мы прятались здесь от жары в самые теплые и счастливые часы нашей жизни. Танцевали в воде спокойной и ласковой реки, слушали симфонию природы, прижимались друг к другу и клялись больше не отпускать. Я срывал с твоих губ сладкие поцелуи, а ты дарила мне тепло, способное отогреть даже самое безнадежно-ледяное сердце.

— Энни, — мой голос свежим ветром проносится до ее ушей, вкладывая особый трепет, — я так скучаю. Я стою перед ней, ни живой, ни мертвый, видимый и осязаемый для нее одной. Боюсь спугнуть, расстроить, заставить броситься в слезы — особенно. — Я с тобой, Энни. Я здесь. — медленной поступью направляюсь к миссис Одейр, желая снова дотронуться до ее прелестного лица. В мягком лунном свете ее кукольные линии смотрятся необыкновенно и влюбляют в себя с новой силой. — Всегда.

[STA]counting stars in your eyes[/STA]
[SGN]And there's no remedy for memory.
[/SGN]

Ненавистные мною телеэкраны, которые привыкли двадцать четыре часа в сутки транслировать приторные репортажи с буйных пиршеств в Капитолии, рекламные акции Голодных Игр и до изнеможения лицемерные рассказы о красивой жизни, в последние месяцы показывали лживые речи президента Сноу, то и дело перекрывающиеся ужасающими съемками с поля боя. Это происходило с легкой подачи техников из тринадцатого дистрикта, и, таким образом, зрители могли наблюдать приводивший в содрогание масштаб войны, странствующей по стране. С недавних пор все изменилось. Теперь эфир пестрит призраками прошлого: мертвые лица погибших и их имена, выведенные на траурных лентах, смотрят на всех так пронзительно и остро, что ни один зритель не может оставаться в стороне и обязательно находит в себе хоть капельку сочувствия. Лица так же впечатались в плакаты на рекламных столбах и витринах уцелевших магазинов, чтобы любой прохожий наверняка запечатлел их в памяти. Среди них существую и я, такой же безнадежный мертвец без запасной жизни в рукаве. Ты смотришь отрывки моих интервью и все еще не можешь поверить в произошедшее.
Ты не видела моего изувеченного тела, Энни. От меня едва ли что-то осталось. Я был растерзан в клочья теми ненасытными созданиями, что обитают в водосточных трубах, в канализации. Единственный момент, когда я не пожалел, что тебя нет рядом: твой рассудок недостаточно крепок и не выдержал бы подобного потрясения. Так ты можешь уверить себя, что я до сих пор воюю за нашу свободу под чужим небом, но обязательно вернусь, как только свергну бездушного короля далекой и выдуманной страны. Так ты оградишь свою психику любой красивой сказкой от жестоких реалий, а я продолжу дышать за счет твоих фантазий. Ты часто говорила, что желаешь разделить со мной последние секунды, но я никогда бы не подверг тебя такой опасности. Даже будучи бестелесным созданием, парящим над землей, каким я являюсь сейчас, я бы не простил себе твою напрасную гибель. — Гибель во имя любви, - как-то раз сказала ты, а лишь посмеялся в ответ, позже добавив — Не смей даже думать об этом. Мы такие глупые, Энни. Запрещаем друг другу умирать, а сами готовы на самые необдуманные вещи. Так вышло, что запрет первым нарушил я. Только ты не нарушай моего, милая. Умоляю.
__ __ __
— У нас очень мало времени.
С ней я всегда был другим. Личина баловня судьбы, купающегося во всеобщем внимании и предпочитающего вести светский образ жизни, спадала, как только я сталкивался с искрами безумия, боли и обожания в глазах Энни. Вот и сейчас ее взгляд режет без ножа. Он бросает вызов и приказывает воскреснуть, но все, что я могу сделать — улыбнуться и вложить в улыбку остатки бьющейся во мне теплоты. — Ты прекрасна, как сияние тысячи звезд. Для тебя они недостижимы, а для меня недостижима ты, ведь звезды - все как на ладони.
Мне кажется, как бы я к ней ни приближался, она постоянно отдаляется, и это нескончаемая мука, с которой я никогда не свыкнусь. Все же, сейчас она стоит подле, тоненькая, хрупкая, бледная, пленяющая естественностью. Она никогда не была похожей на остальных. Разрисованные куклы без царя в голове, с раннего детства привыкшие к шику и не терпящие разногласий, никогда меня не привлекали и всегда оставались лишь выгодным фоном, тщательно продуманной декорацией в той бесконечной фантасмагории, главным героем которой я являлся. Мне платили за то, чтобы я узнавал секреты заносчивых девиц и напыщенных юношей, секреты до того банальные, что стоило бы их угадать, не спрашивая. Я был открытой книгой чужих тайн, но никто не сумел раскрыть мою. Ни одна душа так и не догадалась, что девушка с глазами синего льда и с волосами цвета спелых апельсинов украла мое сердце.
— Я буду навещать тебя, когда совсем невмоготу. Когда ты будешь действительно нуждаться в моей поддержке. - руки скользят по оголенным плечам, и прикосновения оставляют легкие покалывания. Я не утерял былой нежности, но не могу проявить ее целиком, так как излучаю холод, под стать величественному айсбергу утерянной Атлантиды. Энни, должно быть, хочет сказать, что нуждается во мне всегда, и в солнце, и в дождь, и в минуты беспокойного сна. Но столь частые визиты могут стать для нее наваждением, которое в последствии может обернуться серьезной душевной болезнью. Я вовсе не желаю свести ее с ума, лишь приободрить и дать сил справиться с трудностями, как делал это всегда.
Прикладываю слабую ладонь к животу возлюбленной и чувствую нечто особенное: для меня, для нее, для нас обоих. Я боялся, что не оставил после себя для Энни ничего, кроме потертых фото и старых, изношенных вещей, но в одночасье мой страх улетучивается, будто его и не было вовсе. Она станет матерью и даже не догадывается об этом, но я отчетливо прослеживаю биение жизни у нее под сердцем. — Энни, ты... носишь дитя.
Такая окрыляющая радость накрывает, и, кажется, ночь стала светлее, ветер приятнее, и каждая прочая деталь окружающего нас с Энни мирка приобрела колоссальную значимость. Мы мечтали о крепкой семье, о жизнерадостных детях, знающих о Голодных Играх только из учебников по истории, о доме у берега моря, которое было для нас символом совершенной любви. Еще ничего не потеряно: пусть наши желания продолжают жить и обязательно исполнятся через много лет у малютки, который еще не подозревает, какую лепту его родители внесли в летопись Панема.
Мне кажется, я утрачиваю способность пребывать в осязаемой форме и вот-вот полностью растворюсь в воздухе, подхваченный шумом леса. Положить все силы на то, чтобы пробыть с ней еще мгновение. Задержаться в мире на пару секунд и успеть насладиться вкусом ее бархатных губ. Но для этого не хватит даже вечности. — До скорой встречи, любимая. - поцелуй мимолетен и легок, а за спиной уже заждалась Бесконечность, чтобы возвратить мою душу Небесам. Я растворяюсь на глазах Энни, оставляя ее наедине с ночью и доброй вестью, полностью перевернувшей ее мировоззрение.
До скорой встречи.

[STA]counting stars in your eyes[/STA]
[SGN]And there's no remedy for memory.
[/SGN]

I can feel your pain, deep in my bones, deep in my bones. And hallelujah to the one in our bones And hallelujah to the one that we love.

Я видел море, а оно наблюдало за мной. Я чувствовал биение его сердца, а оно держало руку на моем пульсе. Я изучил его подводные камни, а оно раскрыло мои скелеты в шкафу. Я был для стихии окаянным сыном, вернувшимся к истокам собственной жизни, кающимся грешником, желающим смыть душевную ношу от совершенных убийств. Я был каплей, той самой, которая заставляет всю воду в сосуде выходить за его пределы, я был волной, сила которой способна смыть берега, снести крыши домов, укутать каменные стены бушующим потоком и уничтожить чьи-то надежды на спокойное существование. Я был, но больше никогда не смогу.
Больше никогда — слишком колкая комбинация букв, которую способен примерить на себя только мертвец, и мне она поистине к лицу: я не стану свидетелем возведения нового мира, не наслажусь игрой света в волосах супруги, не увижу, как подрастает наше славное дитя. Так странно принимать это, как данность, ведь все должно было быть по-другому. Все, что осталось — прошлое, но оно гаснущей звездой теряет силу и блеск, стынет за плечами и превращается в серую воздушную массу; мне не остановить его медленную смерть.

Щемящий приступ ненависти. Настольная лампа разбивается о стену, шторы вырваны вместе с карнизом, комнату пронзает раскатистый вой. — Финник, что ты делаешь?! Ты сегодня принимал таблетки? - женщина отворяет дверь и оттаскивает меня в сторону. Она — мать, не знающая границ в заботе о своем ребенке — слишком часто в последнее время задает этот вопрос, а я постоянно отвечаю, что более не собираюсь пичкать себя препаратами и пытаюсь обуздать гнев собственными силами. Никаких истерик, лишь сухая и жесткая, как наждачная бумага, ярость, высасывающая жизненные соки. Женщина молит соблюдать указания врачей, я соглашаюсь, только на словах, чтобы ее успокоить. Мне всего пятнадцать, а трещины в судьбе уже не знают счета.
То, что произошло на арене, искривило мое представление о жизни в целом и незримо для остальных, но чувствительно для меня, подкосило полностью. От этого нет спасения, и даже дневной свет кажется злейшим врагом. Мне так больно, но вы не должны об этом знать. Вы не догадываетесь о моем конфликте с самим собой, думаете, что ваши аплодисменты лишь тешат мое самолюбие, но нет; их звон раздается в моих ушах криками тех невинных детей, — боже мой, да мы все еще дети — падших от моей руки. Я улыбнусь в ответ, а вы скажете, что готовы даже заплатить, дабы увидеть этот слащавый изгиб губ еще раз. И я буду улыбаться и отвлекаться в искусном притворстве, а муки, тем временем, будут душить меня, под стать удавке, овивающей шею.
Со временем я смог прийти к компромиссу и более-менее размеренному образу жизни без неконтролируемых вспышек, застилающих глаза и заставляющих непослушные пальцы ломать тишину и вершить вокруг себя хаос. Я сильно вжился в роль слащавого мальчика, питающегося исключительно чужими секретами, что вовсе не хотел вспоминать о себе прежнем — так проще, тише, спокойнее. Позже я, наконец, нашел применение своему недугу: гнев стал лучшим соратником в бою и изливался на каждого проклятого капитолийца, смеющего преграждать путь к победе. Бороться против тех, кто сотворил из меня чудовище — самая лучшая отдушина, которую я мог найти. Но меж игрой на публику и кровопролитными событиями произошло то, что воскресило во мне любовь, медленно перерастающую в благоговение: Энни.

Out of time I hear your voice Break through the noise And pain, my heart's refrain. - Will you please ease my pain?

Лето укутывается в саван, но я не чувствую приближения осени: для меня не существует ни чисел, ни дней недели, ни времен года. Все смешалось воедино, и даже сбивчивое дыхание отцветающего августа не может прорваться сквозь пелену, ограждающую меня от всех условных обозначений времени. Я потерян в холодной бесконечности, и лишь зов Энни может ненадолго вернуть меня в реальность.
Это не сон, это не сон, это не сон, это не сон, это не сон, это не сон, это не сон, это не сон, это не сон. Энни заперла меня под замок в своей солнечной голове, а я вживляю эту заразительную мысль в ее сознание. Тревожу черную пустоту, появляясь у изголовья кровати: Эннт спит, умиротворенная и очаровательная, а я, под стать прекрасному принцу, пробуждаю ее. Это не сон. Глаза распахиваются. Я сажусь рядом с ней, едва ли отдавая призрачное свечение.
— Мне было не больно прощаться с телом. - хочет ли она говорить об этом? Хочет ли заново переживать, перебирать все свои версии, докапываться до правды? Она должна знать, и поэтому я явился с исповедью. — Единственная боль, которую я испытывал в тот момент, боль оставить тебя одну. - вера в ее внутреннюю силу воли обитала во мне всегда. Я знал, что моя железная леди способна на многое. Голодные Игры вылепили в девушке сумасшествие, и только я был одним из немногих, кто в состоянии ее всецело понять. Помнится, как Энни билась в моих руках и лепетала что-то несвязное себе под нос, затем на момент замолкала, беря паузу, а после заливалась реками слез. Я смог найти к ней подход, усыпляя страхи искренностью и теплыми словами любви. Энни буквально таяла в моих руках, переставая бороться с психическим расстройством, ведь объятья дорогого человека способны излечить любую болезнь. Так я познал большую ответственность, ведь приручил безумие супруги и являлся его доблестным укротителем. — Надеюсь, после моей жертвы мир изменился в лучшую сторону. - тянусь к ее плечам оставляю вереницу нежных прикосновений. — Расскажи мне обо всем.
[STA]counting stars in your eyes[/STA]
[SGN]And there's no remedy for memory.
[/SGN]

Позволь плеснуть тебе тяжелых слов в запятнанный стакан, а ты пей, моя милая, пей их до дна за один присест, задержав дыхание, словно нет напитка приятней и вкуснее. Ведь — ты мне веришь? — правда для нас двоих и она одна, будто выстрел стрелы меж ребер и черных строк. Строк, пропитанных запахом похоронных букетов; я всегда примечал, что их запах такой же удушающий, как и сама смерть во плоти.
Очевидцем моих стенаний будет лишь потолок: комнаты, неба, твоей и моей любви. Выше не дотянуться, "выше" не существует и вовсе. Я сплету тебе море из стареньких снастей и всего, что только у меня есть, а ты без лодки плыви сквозь бури и вихрь, мой последний предсмертный вихрь воспоминаний.
Найди за обрывом уснувшие дуги бровей, окаменелый полумесяц губ и изгиб опустившихся век.
п о ч е м у ?
п о т о м у ч т о
со вчерашнего дня я больше не человек.

__ __ __

— Как радуга после дождя...  - говоришь ты, а я ловлю мечтательную интонацию и воображаю красочный калейдоскоп событий.

Дикие ягоды пестрят рубинами в покрытой росой траве. Мы собираем лесные плоды, а на пальцах алеет их вязкая кровь. Я говорю, что красный - мой самый нелюбимый цвет, цвет ярости, гнева и пышущих страхом сигнальных сирен, а ты предпочитаешь промолчать, перебирая в памяти остатки ядовитого прошлого. Я подхватываю руку, дабы все твои внутренние истязания перешли ко мне. Пора оправиться и начать жизнь сначала, не так ли? «Игры кончились, Энни, самое страшное уже пережито. А у нас с тобой впереди тысячи часов счастья».
Малиновые оттенки догорающего заката раскатистыми волнами накрывают небесную гладь. Небо рисует перед нашими глазами незабываемый этюд в розовых тонах, и мы негласно становимся главными персонажами сей приторно-сладкой картины. Наши пальцы переплетены воедино, но все же время песком просачивается меж костяшек и подводит итоги еще одного прожитого дня. «Никогда не отпускай меня» - шепчу на ухо, и только шум морского прибоя вторит моему голосу. Чайки резвятся в воздухе, разрезая ватные облака острым размахом крыльев. Когда ты рядом, чувствую, что я, как и эти пернатые создания - окрылен и свободен. Вот еще одна простая истина, которую я не желаю утаивать - моя личная свобода заключается в тебе.
- Я рад, что все вернулось на круги своя. Безумно рад. Вы заслужили лучший мир, вы его получили. - смахиваю слезу с твоей щеки и улыбаюсь, будто все в порядке. Будто я, из плоти и крови, с заведенной сердечной мышцей сижу у твоих ног, как в старые добрые времена. Фантазия продолжает долгий полет, и я, связанный с тобой ментально, вживляю в голову эпизоды из нашей жизни.
Букет оранжевых альстремерий спит в хрустальной вазе, пока за окном поднял мятеж взбалмошный вечер на пару с июньским зноем. Открытые окна, обнятые летающими на ветру занавесями, впускают в комнату абрикосовые сумерки, и золото твоих волос довершает сочное буйство летних красок. Мы говорим о жарких странах, которые когда-то существовали, когда-то слишком давно, и это уже кажется неправдой, но легенды ходят, легенды продолжают жить. Вспоминаю, как слышал от одного безумца историю о раскаленной земле, названной Африкой: поцелованный забытым богом материк, источающий рев неведомых животных, пронизанный охрой и крупными слезами редких дождей. И ты слушаешь, так внимательно и с трепетом, что в глазах зарождается мечта - вырваться из замкнутого круга. И мы почти с этим справились, родная.
Небо было желтым, когда ты снова плакала, скрывшись от жалкого мира за крыльцом. Природа в тот момент налилась ядовитым сиянием умирающего солнца, и все вокруг превратилось в зловещую галлюцинацию, пока желток небесного светила уходил за горизонт. Ты не могла совладать с звериной ношей, - тесты, испытания, страх за собственную жизнь и в довершение кровавая бойня на арене -  и еще не осознавала, что в жизни наступила белая полоса. Ты была так слаба и снова бросилась в былое сумасшествие, а мне стало в небывалой степени горько от того, что они с тобой сделали. Мне не переменить хода событий, но теперь для меня не существует ничего более важного, как сохранять твой рассудок в равновесии и дарить нескончаемую заботу.
- А Китнисс... Как она? Ты не винишь ее в моей гибели? В этом никто ни при чем. Только моя глупая да больно храбрая голова. - перевести все в шутку, как обычно, не боясь быть наказанным - кто же может кинуть ловкое словцо в лицо смерти, как не мертвец? Озаряю темноту своей улыбкой, будто ты нуждаешься в этом, как в лекарстве.
Малахитовая листва прячется за массивными скелетами утесов. В детстве отец мне рассказывал, что там, за ущельем, последнее пристанище нашли души умерших рыбаков и мореходов, и я, будучи слишком любопытным ребенком, зачастую наведывался туда без разрешения, дабы увидеть призраков воочию. Но ничего, кроме пустых ракушек и бархатистого темно-зеленого мха на камнях мною обнаружено не было. А сегодня, когда ты и я пробираемся сквозь сочные краски кустарника и достигаем загадочного места, я могу поклясться, что ветер насвистывает причудливую мелодию, напоминающую одну из старинных корабельных песен.
Кольцо с лазуритом покоится в маленькой железной коробочке, ожидая встречи с его будущей хозяйкой. «У меня есть для тебя подарок» - чуть слышно подкрадываюсь сзади, пряча в ладони редкую вещицу. Уголки губ изогнулись в улыбке, небрежной и искренней, такой, которая достается лишь тебе, дорогая Энни. «Закрой глаза, вытяни руку и обещай не подсматривать» - ты смеешься в ответ, вкладываешь свою ладонь в мою и с детской непосредственностью туго зажмуриваешь глаза. Кольцо отражает в себе то, что ты так любишь: синеватые гребни волн, голубую линию горизонта и мои изумрудные глаза. «Можешь открывать. Нравится?» Произносишь стократное "да" и обнимаешь - это ли не главная драгоценность, дарованная мне свыше.
Фиолетовые отблески симфонии, разливающейся из старого магнитофона прямиком по глади деревянного стола, озаряют комнату невесомым спокойствием. Наша тихая неделя, проведенная под сводом объятий и признаний в любви подошла к концу, и сколько впереди нам отведено размеренных и спокойных дней - не знаем ни ты, ни я. Ночь ластится, накрывает пурпурным бархатом, и все, что я желаю угадывать в опустившейся и звенящей темноте - изгибы твоих плеч. На губах застыл лишь один вопрос:
будет ли сладкая нега длиться вечно?

[

first of all must go your scent upon my pillow and then I'll say goodbye to your whispers in my dreams. and then our lips will part in my mind and in my heart, cos your kiss went deeper than my skin.

- Ты помнишь, ты определенно помнишь ту чудесную неделю, когда мы поистине являлись самыми счастливыми людьми на земле? Но что же я могу дать тебе сейчас, кроме слов, которые едва ли имеют какую-то силу?
Я могу спеть тебе псалом, чтобы ты вознеслась душой еще выше, над всеми страхами. Я могу добыть для тебя снадобье, пройдя тридевять земель да тридевять морей проплыв, чтобы ты испила его и более никогда не знала страданий. Хочешь, я расскажу тебе сказку о бравом рыцаре и прекрасной принцессе, сказку о том, что добро побеждает всегда? Всегда, Энни, всегда, даже если рыцарь убит драконом, а принцесса не отпрянула ото сна. Хочешь, я спою тебе балладу о дьяволе, который послал возлюбленного невинной девушки в далекое плавание и, тем самым, обрек его на неминуемую гибель? А затем явился в обличье утонувшего моряка девичьей фигуре, ждущей у причала своего укротителя морей, ведь она - та, о которой боятся говорить вслух боги и во снах мечтают адовы приспешники. Хочешь, я поведаю тебе древнегреческую легенду, такую же печальную, как твой блеклый тон голоса, но такую же завораживающую, как линии твоего лица, очерченные луной и обведенные звездами? Хочешь, я просто буду рядом?
И буду молчать.

[STA]counting stars in your eyes[/STA]
[SGN]And there's no remedy for memory.
[/SGN]

✘ ✘ ✘

За окном зима танцует фокстрот, рисует кружева на окнах и одевает природу в роскошную снежную шубу. Призрак уходящего года скребется под дверью, мается - его пламя вот-вот совсем погаснет, и ему только и остается, что тлеть, задыхаясь собственным дымом. Ночь болеет лунатизмом и бродит по крыше нашего дома, под ее ногами хрустит выпавший снег, и это единственный звук, нарушающий тишину вокруг. Плотная и непробиваемая завеса уюта охватывает наше теплое пристанище, и будто магия парит в воздухе, переливается разноцветными огнями гирлянд, трещит, вторя дровам в камине, и рассыпается над новогодней елкой, украшенной причудливыми шарами.

Я предложил Энни съездить в Капитолий и встретить новый год под буйные фейерверки и салюты, под радостные возгласы на центральной площади и брызги шампанского на банкете, устроенного моими богатыми спонсорами, но она все твердит, что не хочет выходить в свет, видеть ненавистные ею разрисованные лица и ловить на себе недоумевающие взгляды. В этом она права - за нашими спинами будут шептаться, задавать нетактичные вопросы о душевном состоянии моей возлюбленной, а самые взбалмошные дамочки начнут вешаться мне на шею, поздравляя с праздником. Светское общество, если его таковым можно назвать, определенно надоело и мне. Странное поведение капитолийцев всегда забавляло своей уникальностью, и мне приходилось вести себя так же, дабы стать настоящим актером в этом сумасшедшем карнавале громоздких костюмов и вымышленных судеб. Победитель нарасхват - именно таким меня считали в Капитолии, но на самом деле мое истинное "я" никогда не соответствовало принятым в столице стандартам.

Мы лежим на кровати в объятьях друг друга и смотрим в голографический экран: программа передач настроена на показ капитолийского главного канала. Цезарь Фликерман, облаченный в темный костюм, обшитый стразами, то и дело отражающими яркий cвет софит и превращающими ведущего в настоящее сияющее новогоднее дерево, расплывается в улыбке, облачающей его отбеленные до невозможности зубы. Бессменному ведущему Голодных Игр доверяют такое же важное событие: подведение итогов очередного праздного для столицы и изнурительного для дистриктов года. Энни не любит смотреть телевизор, а уж тем более подобные передачи, но мои реплики в сторону Фликермана веселят ее: - Помню, как мы вместе выпивали на одном из бурных празднеств... этот черт перепьет даже Хеймитча! - новости подходят к концу, и сейчас зрителям должен быть представлен новогодний фильм, естественно, пропитанный агитационными лозунгами и пропагандой кровавой бойни на большой арене. Энни утыкается носом в мое плечо, а я, обнимая рыжеволосую, смотрю на происходящее действо, задумываясь о своем.

В Панеме Санта-Клауса ждут только на новый год, а Рождество не отмечают, ведь религии, как таковой, здесь не существует. Хотя, нет, я ошибаюсь: все молятся на Голодные Игры, кто-то с гневом вздымает руки к небесам и просит, чтобы их отменили, а кто-то рьяно желает стать свидетелем очередной квартальной бойни. Легенды о вере, о Боге и о Дьяволе достались мне по наследству вместе с рыбацкими снастями, и единственное, что остается - запомнить их и передать слово в слово собственным детям. Фильм кончается, и экран гаснет сам. Теперь комнату озаряет лишь свечение лампочек на ели. За нашими спинами, за стеной, бьется пурга, да так сильно, что ее вой врывается сквозь щели меж оконными створками. Мы засыпаем под музыку заснеженного декабря, а, тем временем, стрелки на часах переваливают за двенадцать и начинают отсчет последних суток этого года.

Морской берег, окольцованный толстым слоем снега, почти утих. Я оставляю за собой широкие следы, бредя в сторону рынка, что находится рядом с гаванью, а с неба не переставая сыпется белая вата. Холодно, очень холодно - встречный ветер полностью усыпляет мою надежду сохранить тепло под шерстяной одеждой. Но это того стоит, ведь я направляюсь за подарком для той, что делает мои дни светлее и краше. Еще раннее утро, а у входа на маленький базарчик уже копошится народ, решивший прикупить что-нибудь перед празднеством. Я пробираюсь сквозь толпу, мечусь среди лавок с различными товарами и не знаю, на чем остановить свой выбор. В конце торгового ряда сидит пожилая женщина с корзиной, укутанной пледом, и в ней что-то шевелится и мурчит. Пушистое чудо высовывает ухо, затем второе, и вот его мордочка с маленьким розовым носом и смешными усами устремлена в мою сторону, и старушка отдает крохотного котенка мне. Малышу повезло: он, оставшийся последним в большой корзинке, очень скоро обретет новый дом. Его шерсть так же бела, как и все вокруг, и поэтому на фоне природы выделяются только его светло-голубые глаза. Я закутываю это прелестное создание в собственный шарф и несу, как новорожденного, в подарок Энни - уже представляю, как она по-матерински прижимает кроху к себе и дает ему имя.

Скоро все станет прошлогодним: выпавший снег, приготовленные яства, пережитые радости и невзгоды. Хорошо ли это, пережить еще одну ступень, пройти обновление и получить шанс начать все с чистого листа? Для меня это лишь условность и отличная отговорка для тех, кто не в силах подчинить себе собственную жизнь, когда ты желаешь этого сам. Жить моментом, ценить каждое мгновение и действовать моментально - именно этому научили меня Игры. И именно эту психологию я старался донести до умов окружающих, пока не погиб.

Энни хлопочет на кухне, и, как я чувствую, переживает, что я ушел в такую погоду, не оставив записки. Но стук в дверь прерывает ее напрасное волнение. - Dashing through the snow, in a one horse open sleigh... - я тайфуном врываюсь в квартиру, так замерз, но весел и с мяукающим подарком в объятьях. Девушка до конца не понимает, что происходит, но подпевает песне и доканчивает куплет, закрывая за мной дверь. - Дорогая, смотри, кто тут у нас... Он будет защищать тебя, пока меня нет дома. - пушистый белый комочек расправляет лапы и тянется к своей хозяйке, а я рад, как ребенок, которому только что подарили большую упаковку шоколада, ведь вижу сияющее лицо Энни. Именно такие радости должен испытывать каждый в последний день уходящего года.

До двенадцати остается меньше часа. По телевизору идет прямая трансляция с огромного банкетного зала в Капитолии, где на сцене выступают музыкальные звезды Панема. Все тот же мистер Фликерман, в новом одеянии и со специфической прической, слепит всех своей умопомрачительной улыбкой с экрана. Вместе с ним и другие ведущие, берущие интервью у знаменитостей. Тут и победители из первого и второго, актеры, члены правительства, даже ученые и врачи, внесшие большой вклад в свои сферы деятельности. В воображении рисуется картина, как мы с Энни находимся среди этой размалеванной толпы, пьющей алкоголь вместо воды и едящей исключительно золотыми столовыми приборами. Ведь там, по ту сторону экрана, не знают предела роскоши и значения слова "нет". Я ни капельки не жалею, что мы остались в родном дистрикте и довольствуемся собственноручно приготовленной едой по простецким рецептам - я вдоволь насытился шиком Капитолия, и меня коробит от одного вида ненавистных мне персон.

Я помогаю Энни накрывать на стол, хоть и новогодний ужин у нас запланирован только на двоих, мы приготавливаем еще посуду для близких друзей, которые обещали заскочить к нам после двенадцати. Больше мы никого не ждем и собираемся наслаждаться исключительно компанией друг друга. Но с этого дня в нашем доме поселился замечательный сосед - белый котенок, на данный момент безмятежно гоняющий клубок шерсти по полу перед елкой, и я, думая, что он обязан разделить с нами трапезу, наливаю в блюдце молока и ставлю у его мягкой подушки. Мандаринки пестрят оранжевым в плетеной вазе, украшенной серебряной мишурой, бокалы наполнены и ждут назначенного часа, ароматические свечи расставлены вдоль камина и довершают картину. Обратный отсчет начат, и все на экране, в один голос, считают от десяти до одного. - Три, два, один... с новым годом! - в моих руках взрывается хлопушка и вторит звукам салюта, распустившегося огромными цветками меж снежных туч в небе над столицей. Мы делаем несколько глотков шампанского и загадываем желание. И, пожалуй, оно одно на двоих. Моей единственной мечтой все еще остается полностью познать радость совместной жизни с прекрасным созданием, заглядывающим в мои глаза так проницательно и нежно, что сердце начинает выбивать хаотичный ритм. Над нашими головами висит омела, и мы сливаемся в изящном поцелуе. Что пьянит меня, алкоголь или вкус ее губ?

Ради этого стоило жить.

[float=right][/float]

Люблю тебя — так, что схватил бы душу,
Раздвинув пальцами дрожащие рёбра,
И ощущая,
как чувства сжигают и душат,
Тебе подарил её бы.

Те же стены, та же постель. Твой взгляд по-прежнему рождает во мне сверхновую. Мы такие же, что и раньше и абсолютно иные одновременно. Абсурд, да и только: я призрак, а ты стараешься не сойти с ума. Но мы, как бы то ни было, прекрасная пара, обвенчанная общими бедами. Ты боишься дотронуться, думаешь, что я разойдусь в воздухе, как-будто меня здесь и не было. Я даже не знаю, как скоро произойдет мое исчезновение, но уже чувствую подступающую слабость. Твои трогательные слова и напрасные слезы полностью выбивают меня из колеи. - Ну же, успокойся. - произношу так жалобно, снова мысленно ругаю себя за то, что заставил тебя плакать. Перевожу взгляд на фото Пита и Китнисс, на фото жизнерадостного Пита и умиротворенной Китнисс. Представляю, что рядом могли бы стоять мы, первая пара победителей, заключивших между собой брак. Поистине красивый пример того, как на кровавой почве чужих поражений можно выстроить свое собственное и крепкое счастье. Звучит шаблонно, но Пит и Китнисс доказывают обратное. Ах, если бы рядом стояли мы... - Тебе нельзя расстраиваться, помнишь? - схватываю тебя за руку сам, подношу к губам и целую, как настоящий джентльмен, который, даже будучи призраком, не даст своей леди ронять драгоценные слезы. Ноги вмиг обретают легкость - слишком рано, слишком, выхватить бы еще минуту. Тянусь исчезающими пальцами к твоей щеке и оставляю последнее прикосновение. Последнее ли? Уверен, что мы увидимся еще, иначе я свихнусь за нас обоих. - Я люблю тебя. - произношу тихим, исчезающим голосом. Перед глазами - пустота.

Теперь я понял, что означает фраза "любить до потери пульса".

[STA]counting stars in your eyes[/STA]
[SGN]And there's no remedy for memory.
[/SGN]